Корова - Страница 73

Пакет с прозаической «Ж» дёрнулся: «Что вы себе позволяете?!»

Сидит в людях такая агрессия, такая в крови концентрированная злость и ненависть, как соль в перенасыщенном растворе. Не та ненависть, которая чётко направлена на кого-то за что-то конкретное, а рассеянная, как результат многолетнего недовольства жизнью, бытом, отношениями. Она уже не умещается в человеке, так как он не рассчитан природой на ношение такого колоссального количества ненависти, и начинает витать вокруг него, соединяясь с облаками ненависти других людей. Так что воз-дух начинает потрескивать, как экран только что выключенного телевизора, если к нему поднести ладонь. Местами её концентрация столь велика, что ощущается физически: сначала как облако из лёгких покалываний, а затем может последовать и ощутимый разряд тока. Хуже всего, что люди не могут от этого разрушительного груза освободиться. Хотят и не могут. Как конденсатор, накапливают ненависть, чтобы потом разрядить её в другого. В таких случаях лучше стоять подальше на резиновом коврике и даже не смотреть в сторону источника разряда, как на вспышку от взрыва атомной бомбы.

– Ногу подвинь! – орёт молодой парень какому-то мужчине, за чью ногу зацепилась его сумка.

– Сумку подними! – не уступает тот.

– Ногу подвинь!

– Сумку подними!

– Я те грю, ногу подвинь!

– А я те грю, сумку подними!

– Ты щас в бубен получишь!

– Я те сам щас рубильник начищу!

– Тьфу! – в сердцах плюнула сидящая рядом бабулька. – Ну и мужики пошли: один не может ногу подвинуть, другой – сумку поднять. Сейчас третья мировая из-за этого начнётся! Этим кобелям только бы повод повоевать был.

Один сразу поднял сумку, другой подвинул ногу и оба насупились.

– Мадам, Вы не правы, – обиженно сказал мужчина и закрылся газетой.

– Энто оне телевизеру обсмотрелись, вот и ярятся почём зря, – прокомментировал кто-то.

– Не телевизер, а телепузер, – пошли дополнения.

– Хр-р… фьюить, хр-р-р… фьюить, – умудряется кто-то крепко спать с исполинским храпом посреди этого ада.

А вот какая-то красивая девушка с прямо-таки библейским лицом вошла в вагон. Она даже не идёт, а плывёт, томно покачивая бёдрами. Такая красивая, что даже мат затихает от такой красоты, потому что красота – это такая сила, которая способна смягчить самые грубые нравы. Самые отчаянные матерщинники затихли, повсюду зазвучала человеческая речь:

– Не будете ли Вы столь любезны…

– Скажите, пожалуйста…

– Благодарю Вас…

Но вдруг красавица начинает так скорбно материться, что у многих даже слёзы на глаза наворачиваются. Она вернулась после перекура из тамбура и обнаружила свои вещи закинутыми на полку, а место занятым. И не человеком, а ящиком с рассадой помидоров! Об который она ещё и рвёт свои переливающиеся змеиной кожей легинсы.

– Убери отсюда свой гербарий, дура старая! – орёт она хозяйке рассады, если её нецензурные рулады перевести на более-менее приемлемый язык.

– Иди ещё покури, профурсетка, – спокойно советуют ей в отвоёванном купе.

Девица хватается за рассаду и отбрасывает в сторону то, что вырывает из ящика. Ящик слишком тяжёл, чтобы сдвинуть его таким «девичьим» способом. Зато летят ошмётки рассады и куски хорошо увлажнённой перед дальней поездкой почвы. Сидящие поблизости пассажиры при этом становятся похожими на статистов, занятых в съёмках фильма о войне, когда их плечи и головы посыпает вывернутая взрывом земля. Кто-то из них вскакивает и громко негодует, но основная масса просто смиренно отплёвывается и выковыривает землицу из глаз и ушей: и это пройдёт. К тому же вскочившие рискуют утратить свои сидячие места. Хозяйка рассады вцепляется в волосы девушке и начинается уже не девичий, а бабий бой.

– Ах ты проститутка тамбурная! – задыхается от гнева хозяйка погибшей рассады.

– Сама ты шлюха вагонная! – срывается на визг девушка, пытаясь высвободить волосы из крепкого бабьего кулака.

– Женщины, ну как вам не стыдно? – выглядывает из-за развёрнутой газеты мужчина. – Вы же всё-таки женщины, а не… не…

– А ты ваще заткнись… импотент! – вдруг рявкнула на него девица. – Женщину бьют, а он газетёнкой закрылся, мудак!

– Ха-ха-ха! – грохнул смехом весь вагон. – Ну самые болезненные для себя моменты обозначила.

Но это смех не слишком весёлый. Какая-то в нём горчинка. Должно быть, из-за гибели красоты. Все увидели, что девушка никакая не красавица, а обычная бабёнка, страшненькая и дикая. За изъянами души один за другим стали проступать изъяны её внешности. Кому-то она уже кажется кривой, другой видит её рябой, третий замечает, что она неопрятна, а лицо у неё совсем не библейское, просто никакое и всё перекошено от злости. Тут же вместо недавних «будьте так любезны» и «не соблаговолите ли вы потесниться» понеслось:

– Куда прёшь, чувырло?

– Сама хабалка!

– Чтоб тебе!..

– Ой-ой-ой, напугал, шлепок говяжий!

– Молчи, сосок свинячий.

– Сам ты порось!

Красота исчезла, а стало быть преклоняться некому и незачем.

Проходы в купе молниеносно заполняются поклажей: коробками, мешками, рюкзаками, досками и просто нижними конечностями пассажиров, у которых они все разные. Короткие и длинные, иногда даже слишком, острые и круглые, компактные и постоянно расползающиеся в разные стороны. Если у ног навалят нерушимую инсталляцию из ящиков и чемоданов, то через полчаса сидения с поджатыми под сиденье ногами затекают колени, начинают ныть голени, вообще всё начинает болеть. Хочется кричать.

Некоторые молодые люди полюбили в последнее время позу, как сидят раскрепощённые американцы: лодыжка согнутой в колене ноги размещается на бедре другой. В России такую позу считают вульгарной, но как говорится, что русскому раскорячка, то американцу – изысканность. Один ковбой тут как-то сел в эту бравую раскорячку, его как сжали багажом и ящиками с рассадой со всех сторон, так он и сидел два часа в жёстко зафиксированной позе. Уж и хотел ножонку поменять, да не тут-то было. Орал, сопротивлялся жестокой действительности, как мог, но тщетно: багаж не сдвинуть. Некуда его сдвигать, настолько плотно вагон утрамбовался. Ковбоя на какой-то станции так и вынесли вместе с багажом и ящиками, как окаменевшую композицию в виде мученика, добровольно пошедшего на самоистязания за какие-то одному ему ведомые грехи. Он расхаживался по перрону рывками в виде какой-то древнегреческой буквы, так затекли ноги от долгого нахождения в противоестественной для человеческого организма позе.