Корова - Страница 113

113

– Да ну тебя! – опять не согласилась с ней Римма. – Любой женщине хочется всегда оставаться молодой и привлекательной. Да, время идёт. Так бежит, что и пластическая операция уже не поможет. Поэтому остаётся сохранять молодость именно в душе, а ты брюзжишь как сварливая старуха.

– Так я старуха и есть.

– А кто молод душой, у того сохраняется особый блеск в глазах, который не наведёшь никакой косметикой!..

– Глаза – это последнее, на что обращает внимание сильный пол при оценке бабы. Это мы сами себе внушили, что вот-де наши глаза и души якобы кому-то там интересны. Ан не тут-то было. Мужики – они все мясники по своей сути. Им вырезка нужна, а не душа внутри этой вырезки.

– Да ну тебя!..

Людмила согласилась, что это в самом деле такой возраст приблизился, когда пессимизм за годы настолько крепко въелся в мозги, и что-то хорошее уже не усваивается, уже не вытесняет для себя свободного места среди этого уныния, безнадёжности и неверия в лучшее. Она решила заставить себя каждый день находить вокруг себя что-нибудь хорошее, а дурное и неприятное попросту не замечать. Оказалось, это не так-то просто. Это очень трудно! Хотя бы потому, что в тот же вечер к ним в больницу привезли больного, точнее, почти мёртвого мужика, который захлебнулся собственной блевотой в какой-то подворотне. Откачали. Мужик мучительно закашлялся и выплюнул из глотки чёрные, ужасно пахнущие комки чего-то неопределяемого прямо на ноги Людмиле, а затем пьяно обматерил врачей матом высшей пробы. Но это ничего. Бывало и похуже, успокаивала себя Людмила.

– Ну вот одну пьянь возют, одну пьянь! – замывала потом полы санитарка Марья Трофимовна. – А где-то нормальный человек умирает, но его не успеют спасти, потому что все силы бросили на спасение этого дерьма.

Мужика определили на лечение. У него не оказалось ни одного здорового внутреннего органа: несколько рёбер сломано, почки отбиты, мочевой пузырь застужен, сердце расширено, желудок опущен, а про остальное вообще лучше не говорить. Через пару дней он вспомнил, что зовут его Витёк. Не Виктор, не имя с отчеством, как и положено ему по возрасту, а именно Витёк. С этим дурацким суффиксом, какие приделывают к именам своих дружков алкоголики и вечные недотёпы. Сердобольная санитарка Ирина таскала ему спирт. Она жалела всех мужиков, но замуж её никто так и не звал. И вот у неё появилась ещё одна последняя зацепка. Витёк этот в трезвом состоянии мало отличался от пьяного и слушался только здоровенного хирурга Иннокентия Мироновича. Слушался и уважал, потому что боялся. На женщин же кричал матом и вёл себя даже не то чтобы фамильярно, а вообще неописуемо.

– Ирка-сука, ты почему мне вчерась спирту не принесла?! – зычно орал он уже на следующий день своего пребывания в больнице. – Нонка-падла, куда пшла? А ну иди сюды, мерь мне давление! Люська-сволочь, когда мне капельницу поставишь? Римка-курва, на что ты наркоз изводишь… Здравствуйте, Иннокентий Мироныч, здравствуйте, дорогой вы наш человечище!.. Вот человек пошёл, уважаю, не то, что эти бабы… Манька-стерва, тщательней полы мой, паскуда! Я вас научу работать, бездельницы сволочные…

Таким образом, даже пожилая и всеми уважаемая в больнице санитарка Марья Трофимовна не избежала его оскорблений. Ему пытались объяснить, что нельзя так себя вести, что он не дома, а в учреждении, где помимо него находятся другие больные. Хотя даже дома так себя вести неприемлемо, но Витёк никого кроме себя не слышал и не слушал. По его словам, у него якобы было аж две семьи, но никто его не навещал, настолько он всех от себя оттолкнул звероподобным поведением. Сам Витёк объяснял это тем, что одна его жена – коза драная, а другая – овца рваная, дети же все сплошь «подонки, каких убить три раза мало будет». Со временем к нему как-то попривыкли и даже стали считать чем-то вроде кавалера санитарки Ирины.

* * *

Людмила шла после ночного дежурства из больницы в прачечную, когда с ней случилось то, с чего мы начали повествование. Витёк нынче вёл себя не очень буйно, зато привезли ещё одного упившегося в хлам супермена. Этот лез на самый потолок, и даже Иннокентий Миронович с ним изрядно намаялся. Людмила же вздремнула пару часиков за столом, умылась холодной водой и пошла жить дальше.

И вот идёт эта женщина, которой под сорок… Хорошо идёт, кстати говоря, красиво, ровно. Иные мужчины в таком возрасте как-то всё больше ноги волокут, чем переставляют. И вот идёт она себе, идёт, красивая, в общем-то, баба… Хотя, смотря кто и что понимает под красотой.

И вдруг: бац! Мужчина! Да ни какой-нибудь, а очень даже ничего. И этот мужчина обращается к ней с какими-то инопланетными речами, каких она доселе не слышала! Если бы заранее её предупредили, она хотя бы подготовилась, что ли, валерьянки выпила бы. А то так неожиданно, что чуть сердце не разорвалось! А уж когда капитан второго ранга Гарбузов к ней подрулил с серенадой, у Людмилы и вовсе возникла мысль, что она очень уж переутомилась на двух работах, вот и мерещится галиматья всякая. Может быть, это какие-то рекламные образы всплыли из глубин сознания?

Решила она просто сбежать от этих образов, чтобы вдали от них собраться с мыслями и понять, что же это было. В прачечной, когда она начала орудовать утюгом по хрустящим от чистоты наволочкам, её сознание от привычных движений тела в знакомой обстановке пришло в полное умиротворение. И на вопросы о давешнем происшествии резонно ответило: а не всё ли равно. Весёлый бабий трёп рядом увлёк Людмилу так далеко от её мыслей, что она и думать забыла и о мужчине с букетом цветов, и даже о капитане какого-то там ранга.

113