Корова - Страница 47

Начальство же Григория Захаровича обожало! И было за что. Он мог напялить разные носки и ботинки, но что касаемо работы – тут уж ничего не забывал и не упускал. Он один проворачивал работу целых отделов, и все знали наперёд, что в его отчётах и программах никогда никто не сможет найти даже намёка на ошибку или неточность. Поэтому, как вы сами понимаете, путь к карьерному росту ему был… закрыт. Это во времена царя Петра, говорят, такие люди имели возможность достичь и дворянства из самых низов, и получить хлебную должность, и землю, и заводы в обмен за безупречную и эффективную службу. А нынче к сердцу карьерной фортуны следует пробираться совсем другими путями. Сами подумайте, какое начальство захочет расстаться с таким исполнительным, трудолюбивым и скромным работником, позволив ему уйти на повышение, а то и вовсе перейти в другую организацию? К тому же он безропотно и очень грамотно писал успешные диссертации многим начальникам из Управления, шутя раскрывал любые темы для их же докладов, с которыми они катались по каким-то симпозиумам и совещаниям от Москвы до самых до окраин мира.

Сложно сказать, нравилось ли ему самому такое положение вещей, но он покорно сносил все помыкания его трудолюбием и ответственным отношением к делу. Иногда ему откровенно садились на шею, но он, казалось бы, ничего не замечал: тащил чужой воз как печальный бык. Всё дело в том, что он был влюблён в дочку Каролины Титановны Элечку. Он даже отказался брать у товарища Троегубова вознаграждение, когда тот оказал ему такую честь, что заказал написание для себя кандидатской. Троегубов удивился, взял на заметку талантливого работника и взамен денежного вознаграждения обещал присмотреть Мензуркину должность в Управе. С тех пор минуло пять лет, а должностей в Управлении развелось столько, что их периодически сокращали. Но Григорий Захарович не переживал: он жил одной мечтой, дерзости которой сам порой ужасался. Он давно и тайно любил Элечку и мечтал, что наступит тот счастливый день, когда он осмелится открыть ей эту тайну. Надо только подождать, когда Мануэле Аркадьевне исполнится восемнадцать. И сразу непременно жениться, как порядочному человеку!..

Он увидел её в Управлении лет пять-шесть тому назад, когда писал доклад заместителю помощника начальника какого-то тамошнего подотдела для выступления на съезде руководителей промышленных предприятий по обмену опытом работы в Токио. Элька тогда приходила к отцу с требованием выделить ей машину с шофёром для поездки с друзьями в Выборг. И как требовала! Истинная царица! Так властно, что сама Екатерина Великая отдыхает. А как она прошлась по коридору после ругани с отцом! Идёт, словно всех чести удостаивает, словно каждый её шаг стоит больше вашего оклада. Пятками так и стучит, как изящная лань копытцами. Хотя в очереди на приём к её папаше кто-то прошептал: «Как корова ножищами долбит». А народ-то перед ней так и расступается: то ли от раболепия, то ли от страха, что вот это маленькое и зубастое существо кого-то сейчас покусает или обрызгает ядовитой слюной.

Григорий же Захарович, будучи мужчиной, ищущим в противоположном поле руководящую и направляющую для своих действий силу, мигом влюбился в такую нахрапистую и хамоватую тигрицу. Он стал обхаживать Троегубова с намёками, чтобы он поручил ему ещё какую-нибудь работу, можно и безвозмездно, отчего тот стал даже побаиваться Мензуркина: «Где я ему теперь хорошую должность в Управе найду? И дёрнул же чёрт пообещать». Но Григорий-то Захарович не должности от него ждал, а руки его прекрасной дочери.

Он ничего не видел кроме неё, словно на глазах были шоры, не позволявшие видеть никого, кроме своей богини. Таскался чуть ли не каждый день к ней под окна, чтобы увидеть её, хотя бы услышать голос, пусть даже матерный. Когда писал кандидатскую товарищу Троегубову, бегал к ним домой по любому пустяку, словно забыл о такой банальной вещи нашего времени, как телефон.

Элька же его терпеть не могла и иначе как придурком не называла. Она взрослела и у неё уже появился небольшой, но всё же шлейф из поклонников-одноклассников и прыщавых однокурсников. Но Григорий Захарович был ей настолько противен своими мешковатыми костюмами, бесформенной фигурой и длинными жирными волосами, что она даже в этот замызганный шлейф побрезговала его пристроить. Он мечтал о ней днём и ночью! Она же не о чём конкретном не мечтала. У неё было всё, что должно быть у «упакованной дочки» состоятельных российских буржуа. Вечера и ночи проводила в ночных клубах, а днём числилась на каком-то факультете какого-то коммерческого вуза. Стиль жизни её был таков, что некоторые мужчины при встрече с ней делали масляные глазки, подмигивали или вытягивали губы трубочкой и испускали какой-то особый голос. Когда она шла, всякая часть её тела была исполнена особого движения и смысла, понятного только посвящённым. Женщины, жившие по соседству с Троегубовыми, с которыми Мензуркин мигом задружился для выяснения всех малейших прихотей и устремлений своей возлюбленной, могли её назвать непочтительной, невежливой и даже неотёсанной, пустой и праздной девицей. Удивляясь, конечно же, той странной для женского понимания мужской неразборчивости, когда такой культурный и образованный человек может влюбиться в столь несносное создание.

– Ах, Гриша-Гриша, у неё же речь как у девушки по вызову! – жалели они его. – Она иногда вдрызг пьяная домой приползает под утро. А как с родителями разговаривает! Да они сами, впрочем, не лучше её общаются… Куда ты собрался в это логово аспидов? Они же тебя как кролика, как кролика!..