Корова - Страница 85

– Так им никто не читал про молодогвардейцев.

– Сами пусть читают. Вон, все заборы исписаны! На все буквы алфавита маты знают, так что читать умеют.

– Они нынче кроме Гарри Поттера и не знают ничего.

– Пусть тогда и катятся на Родину этого Гарри жить! Хотя там рисование свастики запрещено. Это у нас теперь всё разрешено, всё позволено.

У последней станции в черте Петербурга на ограждении заброшенной ещё с прошлого века стройке горит алыми буквами такой лозунг: «Нет белому и чёрному расизму!». Призыв настолько странный в деревне, где, должно быть, от жителей три бабки и один дед ста лет остались. Кто тут из них белый, кто чёрный, что какой-то мечтатель решил дать заслон расизму? И не просто расизму, а даже белому!

– Чёрные скоро всё захватют, – реагирует кто-то. – Ужо белый расизм над нами навис, ты только подумай!

– Это не тот расизм, о котором вы говорите. Это не про наших родных таджиков и узбеков, а про негров. А кто у нас негры-то? Мы негры и есть. Я начальнику своему говорю: у нас рабочий день закончился, и мы, как все люди, домой поедем. А он усмехается: то люди, а вы – негры… И чего у нас столько заборов? Ни домов не видно, ни дворцов – одни заборы кругом. От кого и что загораживают? Развезут грязь под видом стройки на три квартала, забором всё обмотают, чтоб чего ценного не вынесли, хотя всё ценное давно вывезено с главного входа. Было бы поменьше заборов, меньше писали бы на них всякой глупости. Тут: нет расизму. Там: опять свастика. Сям: «Колька – дурак». Чёрт-те что!

Поезд ныряет в царство дымящихся торфяных болот, и заборы со словами на буквы «жэ» и «ха» заслоняет плотная и подвижная пелена едкой гари. За окнами в промежутках дыма мелькает выжженная чёрная трава. Ветер гонит по ней пламя ломаной линией. Эта странная, какая-то болезненно-суеверная наша отечественная традиция жечь прошлогоднюю траву каждой весной с маразматической верой, что сие есть полезно для земли и новой травы. Словно кто-то из людей побывал на месте травы и поэтому берёт на себя право судить о полезности и нужности того или сего для неё. Весенние палы порой приводят к таким затяжным пожарам на болотах, что они продолжаются до самой осени, и только первые сильные заморозки, а то и сам снег пресекают их.

Пассажиры кашляют от дыма. На улице и без того время аллергии, а в зоне пыли и копоти она даёт себя знать ещё больше. Кто-то некрасиво зевает во всю ширь пасти, так что видны воспалённые до крови миндалины.

– Ты долго будешь мне свою глотку демонстрировать, а?

– А у тебя что, лишние зубы в пасти есть? Так я сейчас их тебе удалю.

Кто-то зевает так мучительно и громко, что люди то и дело вздрагивают от этого протяжного и отчаянного «Х-х-ха-а-а-ах».

В вагоне пахнет немытыми ногами и давненько нестиранным нижним бельём. Этот «аромат» перебивает то запах солёных огурцов, то накроет волна рыбьего жира, то заслонит всё собой запах нефтепродуктов, то почему-то зубной пасты. Вдруг посреди этакой-то вонищи прозвучит едва заметный, буквально один какой-то атом нежного и тонкого аромата волшебных орхидей. Даже не реальный аромат, а скорее какое-то его предчувствие, прерванная нота, прозвучавшая только что где-то совсем близко! Откуда? Тут?! В этой гремучей смеси? Не может быть!.. И для подтверждения ощущения чудесного благоухания орхидей сотни носов начинают жадно раздувать ноздри, втягивают воздух, сканируя его на ходу, но никак не могут удержать эту ускользающую ноту. И, как чья-то злая насмешка, его тут же перекрывает самая отвратительная вонь перегоревшего мазута с тепловоза на соседнем пути! Или на самом глубоком вдохе по носу бьёт кислый и резкий запах безнадёжно испорченных на жаре продуктов питания, или запах мятной жевательной резинки, которой кто-то безуспешно старается заглушить свой стойкий и крепкий перегар, отчего получается такой «букет», каким можно успешно морить тараканов.

У маленьких и уютных станций в окно иногда заглядывает пушистый запах сирени. Несчастные носы тут же устремляются за этим чистым и свежим ароматом, словно хотят сказать: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» или «Продлись, продлись, очарованье». Так тянет запах спящая кошка, когда она крепко спит в дальней комнате, а её хозяйка режет мясо или рыбу. Кошка встаёт с мятой мордахой и закрытыми глазами, начинает кивать головой в такт жадным вдохам, неловко сваливается с лежанки и бежит шатающейся, всё ещё спящей походкой на кухню на этот запах.

В вагоне кто-то уже разложился обедать по полному меню. Запахло старой квашенной капустой, отсыревшей варёной картошкой и прокисшим молоком.

– Не успеют от города отъехать, а уже оголодали! – ворчит противник таких дорожных традиций.

– Та я зе не ел узе тфа таша! – невнятно и обиженно кричит человек с плотно набитым ртом. Летят крошки варёного яйца, хлеба и прочего сухого пайка.

– Влезть в вагон не успеют, а уже жор пошёл полным ходом! Зачем же так пасть во всю ширь раскрывать? Думаете, мне интересно на ваши гланды, облепленные хлебной крошкой, смотреть? Господи, как это всё не эстетично!.. Что, дома нельзя было пожрать, что ли?

– Почему сразу «пожрать»? Покушать! Мы же четыре часа на вокзале проторчали. Хотите бутерброд?

– Нет уж, мерси-с! Я не собираюсь жрать в таких антисанитарных условиях!

На каждой станции выходит уйма народу. Вагон словно бы изрыгивает пассажиров, с такой страстью они выплёвываются из его переполненного чрева. Но заходит ещё больше! Двадцать выйдут, сто зайдут! Людям тесно. Люди страдают. И во всём этом так явственно проглядывает сволочной и неистребимый, как всё сволочное, наш отечественный сервис, девиз которого злорадное «не нравится – не жри!». То есть все понимают, что улучшений этих условий никогда не будет. И создатели такого «сервиса» словно бы изначально знали, что это никакой не сервис, а какое-то садо-мазо в изощрённой форме. Но на любой возмущённый вопль могут с каким-то нездоровым наслаждением ответить: «На личных самолётах летайте, если что не так!». Прекрасно знают, что у людей нет ни самолётов, ни возможности ездить на такси, ни автодорог, по которым можно ездить. Напоминает этакую коммуналку, где один из жильцов постоянно куражится от души, так как знает, что соседи никуда от него не денутся. Некуда им деться.