Корова - Страница 93

– Ты картошку почистила? – брызжет слюной в телефон мужик с большой сеткой лука-севка на коленях. – Почистила ли ты картошку? Чё ты гришь-то? Ась?.. Картошку, спрашиваю, почистила?.. Маня, она картошку до сих пор не почистила! Сходи почисть, а? Чё ты гришь-то? Ты почистила уже? Ась? Ты почистила или не почистила? Чё ты гришь-то? Ась?

– А я щас еду в лепестричке, и напротив тако-ой мужик сидит… красивый вроде как! Весь такой из себя, в белых тапках!.. Ну, в летних туфлях, то есть. Ой, он, пока я тут с тобой трендю, выходить собирается, щас погляну… во-во, встает!.. Фу, какой маленький, слышь? И тапок-то, тапок-то один рваный, и подошва на нём какая-то скособоченная… Да не на мужике, а на тапке!.. Ой, я уже все деньги на мобильном проговорила из-за тебя, перезвони мне!..

И орётся это так громко и беззастенчиво, словно орущая девица искренне уверена, что её никто не может слышать. Сидевший напротив мужчина убежал со страха аж в другой вагон, как она начала его разглядывать и расписывать подружке по телефону, что только диву даёшься: есть же ещё вежливые мужчины. Другой мог бы и не так лояльно отреагировать на подобные обсуждения его внешности.

– Ты щас где? – весело выкрикивается эта ставшая всемирным девизом всех телефономанов фраза. – Да-а?! Ой!.. А это где? А?.. А я мимо Токсово еду… А Кешка мне звонил, так он выехал утром на… Чё ты гришь-та? А?.. Да! А я сейчас мимо Токсово… то есть уже за Токсово… нет, вот уже к Грузино подъезжаю. А ты щас где? Кешка мне только что звонил, так он выехал на… Чё ты гришь-та? Да?.. Артёмыч тока шо звонил, казал, что уже мимо Сосново едет, а Кешка наверно уже в Вакселово, а ты-то где сейчас? Да-а?! Ой!.. Нада жа! А я сейчас мимо Орехово еду, то есть уже отъезжаю, Артёмыч уже в Отрадном, наверно, а Кешка… Чё ты гришь-та?.. А ты щас где?..

– В п…де! – шипят раздосадованные соседи говорящего несчастья, но оно их не слышит.

Оно постоянно воспроизводит какие-то новые версии наиважнейшей информации о своём, Кешкином и ещё чьём-то ежесекундном изменении положения в пространстве и на плоскости.

– Нет, между нами всё кончено! – это уже какая-то дама в ух-ый раз (где х тяготеет к бесконечности) рассказывает своему верному и многострадальному телефону о своей неустроенной личной жизни. – Я этому гаду сразу так и сказала!.. Он напрасно не воспринимает меня всерьёз. Да!.. Я никогда не прощаю тех, кто меня предаёт. Ни-ког-да!

И фразочка эта, должно быть, почерпнута из какого-нибудь дамского романчика или журнальчика. Сколько отечественных дам пытаются эти журнальные методики из разряда «как женить на себе умного, богатого, красивого придурка» употребить к отечественному населению с низкими доходами, где с принцами в принципе покончено сто лет тому назад? А имеющиеся в наличии кавалеры «класть хотели» на эти гламурные истины, так как ещё с молоком матери впитали, что «баба с возу – кобыле легче», только бы пиво было холодное. А она тут щебечет что-то с таким пафосом, словно предавший её «гад» в данный момент слезьми заливается и готов сделать себе харакири из-за такой значительной для себя утраты:

– На этот раз мы расстаёмся окончательно! Финита ля комедия! Лавочка закрыта. Между нами все кончено. Меня здесь нет. Я – уже история! Яркий фрагмент твоей серой жизни… Эй, ты вообще слышишь, что я говорю?..

Да он давно нашёл себе другую, которая пока этих журналов не читала, потому что ей некогда да и не на что: глянцевая бумага дорого-вата.

– Осподя, – шепчут в сторону телефономанов бабульки. – Раньше так юродивые по улицам ходили и сами с собой ни о чём разговаривали…

Старшему поколению трудно привыкнуть к безумию, когда вместо человеческого общения с теми, кто рядом, Дай-Дураку-Телефон продолжает наяривать бесконечные ошмётки фраз «да, это был мой отчёт, Сергей Николаич… мама, я тебе перезвоню… я гулял с собакой вечером, а не… я перезвоню… мама, я не могу сейчас говорить!.. нет, мне не карбюратор нужен, а генератор…». Кажется, они могут держать связь с другой стороной земного шара (именно такую связь постоянно обыгрывают в рекламе), но совершенно не умеют говорить с теми, кто находится рядом. И даже воспринимают их как досадную помеху для общения с другим континентом: «Не занимай линию! Мне сейчас должны позвонить! Не мешай мне, и вообще уйди отсюда!.. Нет, мне дадут сегодня нормально поговорить?!».

Разговоры ни о чём эта публика может продолжать бесконечно: «Пашка сейчас таракана поймал, а я его пришлёпнул… да, ты представляешь, я только что покакал, а вот сейчас пойду пописаю… на мне трусы в горошек, а тапки в клеточку… ты представляешь, я сейчас так чихнул, что козявка за диван улетела, а потом ка-ак пукнул». Даже самое мощное информагентство не осилило бы подобный поток информации. Ни о чём.

– Мама, смотри: овечки! – кричит детский голосок. – А почему они не лиловые?

Городских детей везут за город. Некоторые едут туда первый раз в жизни. Они до этого видели только лиловых плюшевых овец, зелёных игрушечных коров и синих резиновых гусей, поэтому их потрясает вид настоящей провинциальной живности. Дети, знающие вкус фруктов только по вкусу жевательных резинок. Да и те, кто едет не впервой, за зиму в тесном и перенаселённом городе основательно отвыкли от этих огромных полей, сменяющихся полосами леса, за которыми снова начинаются поля до самого горизонта и снова лес до самых небес. И эти непрекращающиеся поля-леса, которыми, собственно, и занята наша «одна шестая часть суши», разрушают их привычный космос дворов-колодцев и спальных районов, где частоколом наставлены многоэтажные и безликие здания. Поэтому здесь они смотрят в окно, как зачарованные. Этот контраст невозможного, немыслимого простора за окном и колоссальной тесноты в вагоне, превышающей все допустимые нормы концентрации «человека на метр», рождает в душах какой-то стойкий конфликт с нашим мироустройством: почему людям так тесно в такой огромной стране?